ИЛЛЮСТРИРУЮЩАЯ ТЕОРИЮ ОРГАНИЧЕСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ КИСЛОРОДА ВОЗДУХИ
(Составлено Б.А.Штылько)
Плотоядная мухоловка захлопывает свой лист-капкан от малейшего прикосновения к нему постороннего предмета. Подобная ей росянка немедленно наклоняет все свои «пищеварительные» волоски к добыче, как только та прилипнет к некоторым из этих волосков. Замечательно, что, хотя неорганические предметы также вызывают раздражение и ответное движение, растение все же как бы распознает органические вещества, и при прикосновении их к органам – ловушкам действует быстрее и энергичнее, чем при прикосновении неорганических веществ (Тимирязев). Даже высшие животные часто захватывают в рот предметы, совершенно не перевариваемые и выпускают их изо рта только убедившись в их непригодности для питания. В особенности это относится к молодым животным и детям. Подобно тому, как эти последние берут в рот даже несъедобные вещи, будучи побеждаемы стремлением поесть, найти съедобное, так и амеба обволакивает все встречающиеся ей на пути, так и губки двигают жгутиками своего эпителия, чтобы через полость губок прогонялось, возможно большее количество воды, а следовательно, - и взвешенных питательных веществ, хотя существует же организмы, не обволакивающие внешних предметов, и тем не менее питающиеся осмотически, точно также, как и губки могли бы существовать в проточной воде, будучи лишены жгутиков своего эпителия. Если не допускать внутреннего побуждения к питанию и рассматривать перечисленные выше явления только в свете физико-химического объяснения, то эти явления будут просто необъяснимыми и непонятными. Ещё более непонятно будет образование отверстия у тех организмов, которые, казалось, могли бы обойтись, и обходятся, свободно без него. Так, инфузории одного и того же отряда Holotrischa встречаются как с ротовым отверстием, какова Paramaecium caudatum, - так и без него, какова Opabina ranarum, питание которой происходит осмотически. Ненормальная вывернутость губок зародышевой эктодермой внутрь, а эндодермой – наружу, по нашему мнению, должна быть объяснена необходимостью перемещения жгутиково-воротничкового эпителия эктодермы во внутрь, чтобы тем самым облегчить захватывание пищи в весьма ограниченном пространстве. Строго последовательный дарвинист или вейсманист должны объяснить происхождение ненормального развития губки случайно появившимся личным уклонением, которое, вследствие его целесообразности было закреплено за данным типом животных. Не отрицая такого объяснения, нельзя, однако, согласиться с его достаточностью, ибо прежде всего остается совершенно непонятным факт внезапного появления личного уклонения - и притом случайного. Появление это может быть объяснено только попытками организма придать своему жгутиково-воротничковому эпителию такое расположение, которое было бы наиболее выгодным в смысле захватывания наибольшего количества пищи. Под понятием «попытка», мы и не предполагаем разуметь хотя бы намек на сомнительное действие, но понимаем под ним всю совокупность движений жгутиков, стремящихся прогнать мимо воротничкового эпителия все новые и новые количества воды с питательными веществами, а также внутриклеточные процессы, которые заведуют этим движением и регулируют его. Не будет ошибкой признать, что в захватывании питательных веществ принимает участие весь жгутиково-воротничковый эпителий, который, так сказать, «в погоне за пищей» стремится занять наиболее выгодное для этого положение. Раз произошло смещение, оказавшееся выгодным для организма - оно закрепляется и развивается до полного вывертывания зародышевых пластов. Объяснение дарвинистов здесь остается в силе. Таким образом, чтобы объяснить обхватывающее движение амебы, перемещение жгутиково-воротничкового эпителия губок внутрь организма и саму деятельность этого эпителия, направленную к добыванию пищи, как и многие другие факты аналогичного порядка, - необходимо признать существование какого-то внутреннего побуждения, присущего всем живым существам, какого-то стремления, которое может быть названо не иначе как стремлением к питанию. Психофизиологическое чувство, побуждающее нас есть и именуемое голодом, есть тоже стремление к питанию. Это стремление физиологическое, поскольку оно касается внутреннего чувства голода, и психологическое - поскольку оно относится к удовлетворению голода и связанной с ним (с удовлетворением) выработке условий и приемов питания, путем различных видоизменений и организации. Сам факт познания нами самими нашего голода, как психологического стремления поесть, указывает на то, что это стремление должно существовать и у других представителей животного царства, с той лишь разницей, что у человека и других высокоорганизованных существ стремление это, как осознанное, облечено в разумную форму, тогда как у низших животных оно проявляется бессознательно. Повседневный опыт дает тому бесчисленные примеры. Ipso facto (лат.) приходится признать, что стремление к питанию есть, действительно, стремление и, как таковое, пока не может быть вполне объяснено механистически. Выше мы рассмотрели рост, как логическое следствие питания, ведущее к воспроизведению, которое на первых ступенях органического развития имеет место, как математическая необходимость, вытекающая из теоремы увеличения радиуса, при котором поверхность шара растет в арифметической прогрессии, а объем - в геометрической. Вследствие этого, может казаться, что воспроизведение должно отсутствовать у тех организмов, которые питаются не осмотически, но через ротовое отверстие. На деле этого не происходит, а наоборот - происходит явление, совершенно противоречащее положению, что воспроизведение есть математическая необходимость, вытекающая из условий роста. С повышением общей организации живого существа совершенствуется и аппарат питания, прекрасно справляющийся со своей задачей и, тем не менее, воспроизведение не только по-прежнему имеет место, но даже совершенствуется наравне с общем прогрессом организации. Исполины мезозойской эры, оказавшиеся нежизнеспособными, именно, вследствие своего непропорционального сложения, вымерли, уступив место млекопитающим, только потому, что акты воспроизведения не могли уменьшить размеров их туловища, как это происходит при воспроизведении простейших делением. Здесь роль воспроизведения, как бессильного спасти погибающих от своей чрезмерной величины животных, совершенно непонятна. Она непонятна, тем более что путем воспроизведения гиганты создавали таких же маложизнеспособных гигантов, как и они сами. Необходимость деления простейших для восстановления нормальных соотношений между объемом тела и его поверхностью, хотя и вытекает из математического положения, тем не менее, требует для своего осуществления какого-то специального импульса. Усложнение в процессе воспроизведения по мере совершенствования организации, кажется нелепым по своей ненужности, как не могущее достигнуть основной цели приведения в должное соотношение объема тела к его поверхности за ненарушенностью этого соотношения. Там же, где это соотношение нарушено, процесс воспроизведения в большинстве случаев бессилен восстановить его, как это имело место у мезозойских рептилий. Все это говорит о том, что факты воспроизведения обусловлены некоторым неизвестным импульсом, побуждающим живых существ бессознательно вырабатывать для этого специальные морфологические и физиологические условия и совершенствовать их. Произведение потомства постулирует наследственность и целый ряд взаимоотношений, возникающих между родительскими и дочерними организмами. Наследственность, как явление более или менее точного воспроизведения родительской организации, несмотря на ряд блестящих теорий, до сих пор представляет одну из труднейших нерешенных проблем биологии. В погоне за материальной основой наследственности, все эти теории, как бы они ни подходили к вопросу и не разрешали его - физически или химически, - грешат в одном, общем для всех них пункте: ими находится искомая материальная основа наследственности /хотя и гипотетическая/, но сущность содержания в ней целой суммы качеств, причины необыкновенной спайности их в нечто целое, дающее строго определенную форму, как и сущность развития организма из одной клетки - оплодотворенного яйца, сущность процесса развертывания этих качеств, внезапно появляющихся откуда-то, с поразительной неизменной последовательностью - остаются одинаково для всех теорий неразрешенными и неизвестными. Явления регенерации и аутомии ещё более усложняют проблему. На них-то и напоролась величественная теория Вейсмана. Такие факты, как восстановление асцидии из одной лишь жаберной крышки её, или как способность губок, разрубленных на мельчайшие части и даже протертых через кисею, вновь восстановляться до нормальных размеров с сохранением формы уничтоженного организма - прямо указывают на присутствие какого-то внутреннего бессознательного сознания формы, по типу которой производится и должна производиться постройка. Геккель очень удачно назвал наследственность «памятью пластидул», а изменчивость - «её восприятием». Не вполне соглашаясь с ним, в этом пункте, мы все же не можем отказать себе воспользоваться этими названиями для сравнения, - тем более, что, как впоследствии увидим, в этом заключается нечто большее, чем сравнение. Впрочем, уже одна необходимость подыскивать подобное сравнение для более ясного понимания явления говорит в пользу невозможности объяснения всех фактов наследственности, зародышевого развития и регенерации введением понятия о геммулах, мицеллах, биофорах и прочих неделимых и требует признания наряду с материальной основой (физической или химической - безразлично) и некоторого внутреннего, направленного импульса. Неизбежность этого вывода признает и сам автор мицелл - гениальный немецкий ботаник Нэгели. Но какой бы идеальной памятью не обладала живая субстанция, в каких бы идиоплазмах не сохранялись потенциально наследственные качества - явления наследственности не станут от этого понятнее, потому что воспоминание есть воспоминание, но не импульс для реализации его содержания, а наследственная плазма, - как бы мы её ни называли, - не может сама собой, без всякого внутреннего или внешнего побуждения, создать форму, потенциально в ней содержащуюся, ибо плазма есть лишь материальная основа, вместилище наследственных качеств, требующая какого-то толчка или толчков для того, чтобы стать деятельной, чтобы наследственные качества, в ней содержащиеся, перевести в кинетическую форму. Для реализации содержания воспоминаний и нужен, именно этот толчок, который можно назвать побуждением к созданию покоящейся в наследственной плазме и воспоминаемой ею форме. Так как это побуждение направлено к созиданию самого субъекта, содержащего побуждение, то наиболее правильным для обозначения этого побуждения будет термин: «стремление к самосозданию». При наступлении неблагоприятных для существования условий многие одноклеточные способны энцистироваться. В цисту часто облекаются и зародыши простейших, что служит могущественным средством к их распространению и размножению. Явления энцистирования, с точки зрения естественного отбора, может быть понято только в том случае, когда будет понятно первоначальное образование цисты, обусловленное не фактическим «стечением случайных обстоятельств», но строго научными фактами. Митотическое деление имеет место в природе почти лишь для тех случаев, когда необходимо быстро восстановить утраченную или поврежденную часть. Этот факт - родственен предыдущему, потому что так же, как и он, служит целям самосохранения и не может быть вполне объяснен естественным отбором. А указанный факт энцистирования зародышей прямо говорит за то, что воспроизведение в основе своей не является только продуктом математической необходимости, ввиду нарушенных соотношений в организации, но преследует некоторые иные цели, ибо в противном случае, это энцистирование было бы какой-то нелепостью, излишним и ненужным построением. Всё это указывает на существование бессознательного сознания необходимости самозащиты, самосохранения - и не только сохранения себя, но и сохранения и защиты других, себе подобных. Эти два, кажущиеся различными стремления, в действительности, генетически связаны друг с другом, так как стремление к сохранению вида развилось из материнского чувства, которое в свою очередь есть не что иное, как модифицированное чувство стремления к сохранению отделяющейся, но еще не отделившейся части материнского организма (развивающегося плода). Эти чувства послужили причиной борьбы, как за свое существование. Так и за жизнь других. В последней Генри Друммонд усматривает чрезвычайно важный фактор органической эволюции, и нам кажется, что в этом пункте его и кн. Кропоткина идеи вполне идентичны, ибо взаимная помощь есть та же борьба за жизнь других. При явлениях формирования и изменяемости организации живые существа реагируют на внешние воздействия не пассивно, т.е. так, что вызываемые в их организации этими воздействиями изменения относятся к организации безразлично и могут быть или вредны или полезны, - но активно, т.е. именно так, что живое существо приспособляет свою организацию к условиям среды. Для того, чтобы путем упражнения орган развился, нужно чтобы этот орган возник; для того, чтобы естественный отбор мог выбрать нужный ему материал и закрепить полезные изменения, нужно, чтобы эти изменения возникли. И это возникновение не всегда может быть объяснено механическими, фотосинтетическими, термическими и другими процессами и условиями. Такой случай, как рассмотренное выше ненормальное развитие эмбриона губки, выворачивающего свои пласты, может быть объяснено стремлением наилучшим образом приспособить организацию к выполнению функций питания. Ведь губка будучи развита невывернутой, все равно имела бы возможность питаться, как это видно на примере её невывернувшегося ещё эмбриона, а потому такое выворачивание могло потребоваться не для самосохранения, но лишь для улучшения своего существования. Плоские рыбы обыкновенно имеют оба глаза, сидящими на том боку, который обращен к поверхности воды, являясь аналогом спины. Факт этот был бы совершенно необъясним, если бы не признавать за живыми существами стремления к наилучшему приспособлению к условиям среды, так как животное безусловно могло бы обойтись не только с глазами, сидящими один на нижней, а другой на верхней поверхности его, но даже и с одним глазом, хотя такая организация и была бы весьма несовершенной. Бесспорно, что значения упражнения и естественного отбора здесь громадно, но ими нельзя объяснить первоначального сдвига одного глаза на другой. «Конечно, - пишет Эдуард Гартманн на последней странице своего философско-критического очерка о дарвинизме: известный химический состав атмосферы определяет пригодность её для дыхания и является в силу этого условием для существования птиц и млекопитающих из земноводных, дышавших жабрами». И действительно, дарвиновская теория развития, бессильна перед объяснением факта превращения плавательного пузыря двойнодышащих рыб в легкое, потому, что нужен был какой-то внутренний импульс, чтобы при изменении условий среды вызвать перемену в строении органа. Если бы рыбы до пермских периодов не обладали этим импульсом, то, очутившись по тем или иным причинам вне воды, они могли бы жить только до тех пор, пока процентное содержание кислорода в воздухе не слишком превышало бы таковое же в воде. С повышением же этого содержания, рыба должна была бы либо уйти обратно в воду, либо погибнуть. Только стремление спасти себя от гибели послужило тем импульсом, который впервые направил плавательный пузырь рыбы по пути развития его в легкие. Необходимо отметить, что появление двойнодышащих рыб не могло бы иметь места, если бы рыбы предшествовавших Пермскому периоду не выходили бы из воды на поверхность её или даже на берег, что было тогда вполне возможно благодаря весьма небольшому процентному содержанию кислорода в воздухе. В этом смысле все рыбы Силурийского, Девонского и, вероятно, Каменноугольного периодов были своего рода двойнодышащими рыбами в силу того, что могли одинаково дышать, как кислородом, растворенным в воде, так и кислородом атмосферы. Подобно этому глаза некоторых глубоководных рыб, описанные Куном под именем телескопических, развились, несомненно, в силу тех механических условий, которые переместили и глаза плоских рыб на одну сторону, однако, одних механических причин недостаточно для объяснения первоначального повышения организации глаз у рыб, принужденных по тем или иным причинам жить на больших глубинах. Упражнение из глаз могло иметь место лишь до тех пор, пока глаза что-нибудь различали в темноте, когда же они перестали что-либо различать, тогда ни о каком упражнении их и речи быть не может, и следовало бы ожидать их атрофию.[4] Телескопические же глаза развились именно на тех глубинах, где обыкновенный глаз становится ненужным по своей бесполезности. Это поразительное явление и требует признания наряду с факторами механическими, фактора иного порядка и заставляет вновь остановиться на признании существования внутреннего побуждения к наилучшему приспособлению к условиям окружающей среды. Таких примеров можно было бы привести неограниченно много и все они служили бы подтверждением существования этого стремления. Таким образом, непосредственное наблюдение над явлениями органической природы доставляет ряд фактов, свидетельствующих о несомненном существовании некоторых неизвестной нам природы внутренних импульсов, лежащих в основе органической эволюции. Эти стремления суть: 1. Стремление к питанию; 2. Стремление к воспроизведению (не как следствие роста); 3. Стремление к самосохранению (и сохранению своего потомства); 4. Стремление к самосозиданию. Все эти четыре стремления могут быть с успехом заменены одним общим им всем термином: «стремление к жизни». Способность же реагировать на внешние воздействия, вызываемая изменяемостью, вместе с пятым стремлением - наилучшим образом приспособлять свою организацию к условиям среды, независимо от того, будет ли это приспособление направлено в сторону повышения организации или, наоборот, в ту сторону регресса, - дополняет стремление к жизни совершенно специфическим элементом, придающим определенное направление в сторону выработки наилучших внутренних условий существования, вследствие чего и основное стремление всех живых существ к жизни получает характер стремления не просто к жизни, но именно, - к наилучшей жизни. Итак, вопреки Тимирязеву, который считает «непростительным» признавать внутреннее стремление к совершенствованию, как это делают Негели и другие, - мы это стремление признаем, с той лишь правда разницей, что Негели и другие неоламарксисты признают существование «биологической инерции» неумолимо влекущей все живое к совершенствованию, к прогрессу, хотя эта инерция и не метафизическая, - мы же признаем стремление к совершенствованию не в смысле прогресса, повышения организации, но в смысле наилучшего приспособления её к данным условиям среды, причём связанные с этим изменения в организации могут быть, как прогрессивными, так и регрессивными или же безразличными в отношении к общей эволюции. Несомненно, что стремление это бессознательное. В этом смысле вся история органического развития может быть названа «философией Бессознательного». Однако, здесь нет места «метафизическому принципу» Эдуарда Гартмана, потому что стремление к наилучшей жизни составляет естественный и реальный атрибут жизненной субстанции (в условиях жизненности) или элементарных биоединиц, вроде биофор Вейссмана, пластидул Макса Ферворна, мицелл Негели и проч. И проч., или же, выражаясь словами Иоганна Мюллера, «оно есть единство органической творческой силы и органической материи». Вейссман, Тимирязев и другие ни за что не хотят допустить возможности существования какого - бы то ни было внутреннего организующего фактора. Такое допущение, как было уже сказано, Тимирязев считает «непростительным» для современного биолога. Однако, повседневный опыт учит, что животные всегда придают членам своего тела такое положение, чтобы не испытывать неудобства или неловкости. Когда какой-нибудь член тела находится в неудобном положении, животное стремится вывести его из этого положения, приведя в более удобное. Происходит это не от того. Что неудобное положение невыносимо или вредно для животного, но потому, что ему просто удобнее переместить этот орган в другое положение. Для этого конечно, нужен некоторый внутренний импульс. Едва ли Тимирязев назовет последнюю фразу «непростительной» для биолога. А между тем, нечто подобное происходит и когда, когда организм, поставленный в новые условия среды, оказался недостаточно приспособленным к этим условиям и потому испытывает неудобство. Внутренний импульс, направленный к устранению этого неудобства, и является содержанием стремления к лучшей жизни. Это изложение напоминает концепции Шопенгауэра и Фаминцына. Только Wille zum Lebenприходится переделать в Wille zum besten Leben с обязательной оговоркой, что под Willeподразумевается не метафизический принцип, но реальная сущность, хотя и бессознательная. Это стремление к лучшей жизни справедливо было бы назвать «инстинктом». Но термин этот настолько дискредитирован, что благоразумнее будет во избежание толкований, обойтись без него. Однако он более точно выражает сущность рассмотренного стремления, потому что instinquere означает возбуждать, побуждать. Бюхнер и Нолль требовали, чтобы слово «инстинкт» было вовсе исключено из научной терминологии, так как (по мнению Бюхнера) понятие instinquere предпосылает побудителя, находящегося вне побуждаемого им объекта. Однако, ничто не мешает нам под побудителем видеть и внутреннего агента, составляющего неотъемлемое слагаемое самого живого существа. Именно в этом смысле термин «инстинкт» представляется нам наиболее приемлемым и точнее всего передающим сущность стремления zum besten Leben Суммировав основные внутренние побуждения живых существ в стремлении к жизни - и притом наилучшей - мы тем самым задали себе задачу: если основной психофизиологической чертой всякого живого существа является стремление к жизни, реализуемое им самим разнообразными способами, то как согласовать с этим стремлением тот общий факт, что живое существо живет лишь определенный для каждого данного вида цикл, после чего наступает явление распада организации и самой жизненной субстанции, именуемое смертью и стоящее, на первый взгляд, в непримиримом противоречии со стремлением к жизни, столь упорно и последовательно реализуемым живым существом в течение всего жизненного цикла? Необходимо потому остановиться на явлении смерти и рассмотреть его подробнее, чтобы иметь возможность установить: существует ли в действительности естественная смерть. Если естественная смерть действительно существует, то и сделанный выше вывод о существовании у живых существ стремления к жизни приходится признать за вывод ошибочный, а явлением, на которых мы базировались, делая этот вывод, придется подыскать иное объяснение. Если же естественной смерти, как таковой, не существует и не должно существовать, то значит, возможно, бессмертие. Явлению смерти, которую мы привыкли именовать естественной, если она произошла не от каких либо неожиданных причин, но явилась, как завершение жизненного цикла, - предшествует то, что называется старостью. И у низших животных наблюдается одряхление, которое впервые было исследовано Мопа, назвавшим это одряхление депрессией. Депрессия наступает лишь в том случае, если существо размножается только бесполым путём, половое же размножение по тем или иным причинам исключено. Депрессия выражается в том, что организм становится вялым, питается слабо и, наконец, перестав делиться, умирает. Только конъюгация (от лат. conjugatio — соединение) оздоровляет, как бы омолаживает существо. Не все склонны отождествлять депрессию со старостью у многоклеточных; однако, как удалось показать, ослабление обмена веществ одинаково характерно, как для депрессии, так и для старости. Тем не менее, сущность и причины депрессии остаются неизвестными, так как понижение метаболизма не является причиной депрессии, но составляет её содержание и само нуждается в объяснении, как и зависимость метаболизма от конъюгации.[5] Но есть и другой тип смерти, не всегда и не обязательно предшествуемый состоянием старости или депрессии. Такое отмирание и распадение материнского пузыря у колониальных рода Volvoxпосле весеннего образования молодых, дочерних колоний, - и отмирание мелких клеток осенних колоний. Если не только причины, но и цель депрессии непонятны, то цель отмирания клеток у Volvoxв достаточной степени ясна: отмиранию подвержены все те же клетки колонии, которые не служат прямой цели размножения, но выполняют прочие функции, после того, как все половые элементы материнской колонии выполнили свою миссию, воспроизведя ряд дочерних колоний, жизнь оставшейся «бесплодной» части материнской колонии лишается цели. Нечто подобное наблюдается и у высокоорганизованных живых существ. Многие черви и насекомые (а Дарвин указывает даже на некоторых усоногих) отмирают почти тотчас же после выделения половых продуктов или акта воспроизведения. Таковы, между прочим, и общеизвестные эфемеры-поденки. Таким образом, различают три типа смерти: 1. Смерть, как конечный пункт старости. 2. Смерть, как следствие законченной половой миссии организма. 3. Смерть от внешних причин. Нас интересуют, конечно, только первые два типа смерти, но для биолога и третий тип при известных условиях приобретает специальный интерес. Причины старости безупречного объяснения пока не имеют. Наиболее распространенной, хотя и далеко не общепризнанной является теория дисгармоний Мечникова, по которой главнейшей виновницей старости и смерти является толстая кишка, несоразмерно большая и отравляющая выделяющимися в ней при брожении токсинами организм, отчего и зависит старость и смерть. Теория эта неудобна тем, что приложима лишь к тем высшим животным, у которых имеется кишечник. Поэтому теория Мечникова имеет конкретное, но не всеобщее значение. Ещё менее удовлетворительны, с точки зрения общебиологической, другие теории: теория истощения организма актами полового размножения - А. Гетте, теория атрофии половых желез - Ганземана, теория Мюльмана о неблагоприятных пропорциях частей организма с повышением возраста. Теория повышения обмена веществ и теория «изнашивания» артерий страдают логической несообразностью, потому что понижение обмена веществ и изменение стенок сосудов, замена мышечных волокон соединительной тканью и т.п. составляют содержание самой старости, но не являются её причинами. Причины же старости суть в то же время и причины понижения обмена веществ, изменения стенок кровеносных сосудов, замены мышечной ткани соединительной и прочих старческих изменений организма. Таким же petitio principii (крайний случай логической ошибки "предвосхищение основания") представляется теория цитоморфоза, предложенная американцем Майтоном, который пытается объяснить старость наступлением третьей ступени цитоморфоза - дегенерации клеток, будто эта дегенерация не нуждается в объяснении и будто, заменив термин «старость» термином «дегенерация», можно осветить причины старости. Наиболее плодотворной теорией явилась все же теория дисгармоний. Это дает право усматривать в ней некоторую долю истины. Ведь, только в том, что плодотворно, как заметил В. Гете, содержится истина. Такой истиной, по всей вероятности и является мысль Мечникова о ядах-токсинах. Только мысль эту, не следовало бы ограничивать сферой кишечника. Ей не хватает простора, чтобы охватить всю биологию от амебы до человека. И нет ничего легче, как дать ей этот простор; для этого только не нужно ограничивать её одним кишечником. В самом деле, нет ни одного живого существа, как бы примитивна ни была его организация, который в результате своей жизнедеятельности не выделял бы ядовитых для него самого веществ. Эти яды отчасти выносятся из организма вместе с продуктами выделения, отчасти же накопляются в нем. И чем сложнее организм, тем легче самоотравление. Этим объясняется, что наиболее низкоорганизованные существа бессмертны в смысле бесконечной делимости, тогда как высшие существа непременно дряхлеют и умирают, - именно, благодаря их высокой организации. Второй тип смерти, хотя, и может быть, рассматриваем, как частный случай первого, так и здесь смерть в большинстве случаев наступает все же после одряхления, хотя это одряхление происходит более, или менее внезапно и приурочено к известному отравлению организма. Такая внезапность, во первых, и видимая цель (смысл), во вторых, отличает второй тип смерти от первого. Явления смерти второго типа заставляют признать если не всеобщность, то, по крайней мере, справедливость для определенного рода фактов, теории А. Гетте и пожалуй, даже теории Ганземана, который причину смерти видит в уничтожении зародышевой плазмы, обусловленной атрофией половых желез. Если справедливо, что половые функции так изнуряют организм, что он стареет - а это является общим принципом теорий А.Гетте и Ганземана, - телеологическая сторона вопроса отпадает сама собой, заменяясь чисто причиной. Если же одряхление и смерть, наступающие после половых процессов, не являются их прямым результатом, но следуют в порядке общего развития, то теология вопроса должна выступать со всей очевидностью, придавая известную долю вероятности тем фактам органической целесообразности, которые современными неовиталистами возводятся в целую проблему, механистически якобы неразрешимую. Если теория цитоморфоза, примененная к объяснению старости, оказывается несостоятельной, хоть сколь-нибудь осветить вопрос, то как схематизация явлений, имеющих место в клетке и составляющих жизненный цикл её, - несомненно, покоится на фактах. Отмирание отдельных клеток, составляющих организм, есть неизбежное явление жизни, которая становится, которое становится благодаря этому деструктивным. Такое частичное отмирание наблюдается как у высших, так и у низших существ. Даже одноклеточные дают примеры частичного отмирания, как у упомянутой выше колонии рода Volvox . Только низшие одноклеточные и половые продукты не подвержены естественному отмиранию и, как впервые на это обратил внимание Вейссман, - потенциально бессмертны. Смерть не охватывает сразу всех частей организма. Отмирание происходит постепенно, орган за органом прекращают жизнедеятельность, смерть медленно как бы расползается по всему существу. Полной смерти, таким образом, предшествует ряд частичных отмираний. Если же принять во внимание, что выделенные половые продукты организма бессмертны, то сама полная смерть организма, выделившего половые элементы, может быть рассматриваема, как частичное отмирание. Жизненное начало, живая плазма, как это видно на примере простейших и половых элементов, по существу бессмертна. Логически, даже недопустимо, чтобы жизненное начало содержало в себе элементы смерти. Понятие о естественном конце живых существ, стремящихся к жизни и приходящих, несмотря на это, к смерти - есть своего рода contradictio in adjecto[6] . Если же справедливо, что смерть не присуща жизни (!), то необходимо допустить, что смерть после выполнения половой миссии и частичные отмирания - а следовательно, и половая смерть организма, - принципиально не представляют (не должны представлять) собой неизбежного явления. В сознании вытекающих отсюда неограниченных возможностей и делаются попытки, по выражению проф. Завьялова, «поднять бунт против закона смерти». Много бодрости и заманчивой надежды придает этим попыткам давно известное в науке состояние, которое, по справедливости, может быть названо не живым, но и не мертвым. Это состояние наблюдается у многих одноклеточных, способных энцистироваться и в таком виде могущих оставаться довольно неопределенное время, в течение которого жизнь внутри оболочки-цисты совершенно не проявляется, пока энцистированное животное не попадет в благоприятные для жизни условия среды. Это замечательное явление, о котором нам уже приходилось упоминать, встречается в его естественном виде не только у простейших, но и у более высокоорганизованных существ. Так ещё со времен Левенгука стали известны близкие к клеткам черви коловратки, или тихоходы, затем тардиграды и другие. Попадая в неблагоприятные для существования условия. Эти животные обезвоживаются, сморщиваются и превращаются в бесформенный комочек, который может принять за что угодно, только не за живое существо. Причём не только по внешнему виду, но даже и по внутренним отправлениям и процессам нельзя признать ничего иного, кроме как безжизненный, бесструктурный комочек органических веществ. Но, однако, жизнь теплится где-то в этом комочке, где пока неизвестно. Семена многих растений могут лежать десятилетиями и даже веками, не теряя способности к прорастанию. Иерхонская роза, обитающая в пустынях Аравии, будучи иссушена жарой, перебрасывается, как безжизненный предмет, ветром с места на место, смоченная дождем вновь оживает. Что касается высших живых существ, то явления латентной жизни хотя и встречаются у них в естественном виде, но могут быть вызваны искусственным путем. То оцепенение, в которое впадают животные во время спячки, если и не может быть доведено до понятия латентной жизни, однако, несомненно, представляет собой явление одного с ней порядка. Во всяком случае, во время спячки и даже обычного сна жизнь протекает у живых существ ненормально, жизненные функции бывают весьма понижены, что и заставляет смотреть на сон и спячку[7] как на начальные слабые формы скрытой жизни, как на предварительное к ней состояние. Если исходить из этой точки зрения, то неудивительным покажется и то состояние анабиоза, которое открыто было сначала у насекомых, а затем и у теплокровных профессором Бахметьевым. Это промежуточное между жизнью и смертью состояние, когда жизнь уже покинула существо, а смерть еще не завладела им, - и есть то самое состояние, скрытой жизни, которое наблюдается у простейших, способных энцистироваться, у коловраток и других. Если Бахметьеву удавалось из теплокровного привести в антибиотическое состояние только летучую мышь, организм которой во время спячки достаточно приспособлен к низким температурам, то Кадису удалось достичь этого состояния уже для обыкновенной мыши, а Пиктэ добился анабиоза даже для собаки. Несомненно, что обезьяны и человек не представляют исключения в отношении к анабиозу. Сон обыкновенный, а литаргический - в особенности, указывает, что состояния пониженной жизнедеятельности не нужды «венцу творения».Самым значительным в процессе анабиоза является наступление момента смерти, до которого замороженное животное ещё могло жить, но после которого оно уже не может жить. Этот момент назван Бахметьевым точкой смерти или мертвой точкой. Впоследствии нам ещё придется возвратиться к нему, так как этот момент, представляя много общего с определенного рода математической функцией, заставляет делать предположения о некоторых психологических и даже космологических возможностях. Если переход от жизни к смерти не становится более понятным при исследовании промежуточного состояния скрытой жизни, то сам факт, что живые существа могут впадать в это состояние, в высшей степени знаменателен, ибо показывает, что состояния жизни и смерти как бы ни были далеки друг от друга, - все же имеют на пути перехода от одной в другую нечто среднее, хотя и лежащее ближе к жизни, но тем не менее не могущее быть названо ни термином: «жизнь», ни термином: «смерть». В этот смысле Макс Ферворп и характеризует смерть, как «явление развития». Удивительное сходство, существующее между некоторыми явлениями неорганической природы и явлениями жизни дает механистам основание низводить жизнь всецело к физико-химическим процессам. Не причисляя себя к наивным механистам, мы се же считаем, что органическая природа эволюционировала из природы неорганической, а потому и не можем не признать вместе с Клодом Бернаром, что «жизненные явления подчинены строгому детерминизму, и этот детерминизм не может быть иным, как только детерминизмом физико-химическим».[8] С признанием этого детерминизма, - физико-химической основы жизненных явлений, - существования промежуточного состояния становится понятным: смерть в таком случае можно подвести под понятие всей совокупности процессов и явлений мира неорганического. Кристаллы - в особенности, жидкие - получают значение объектов переходного между неорганическими и живыми существами состояния. Это переходное состояние может быть подведено под понятие рассмотренного промежуточного состояния, которое этим расширяется и приобретает больший объем. Состояние скрытой жизни, хотя и не составляет предпосылки к проблеме бессмертия, но, во всяком случае, делает неопределенным тот срок жизни, к жизни, который является характерным для всякого живого существа и отличающим его от неорганических объектов, существование которых во времени не ограничено строго определенным циклом. Этим факт существования скрытой жизни придает бодрость дерзким искателям бессмертия, ибо вводит в содержание жизни элемент неживого, не жизнедеятельного, а следовательно - противоположного жизни. «Жизнь есть противоположность смерти» было принципом Кювье. Понятно отсюда и психологическое значение открытия анабиоза и, вообще, явлений скрытой жизни. Замечательные опыты Карреля, Гаррисона, Поля Бэра, Локка, Кулябко и многих других, - доказывают возможность культивирования тканей и даже целых органов вне сферы того организма, из которого они взяты. Эти опыты хотя и не дают доказательства тому, что смерть может быть избегнута, однако, разбивают сомнения и вселяют уверенность в возможность этой борьбы, но и в то, что если смерть не будет побеждена, то во всяком случае, момент наступления её можно будет отсрочивать на неопределенное время. Мысль Мечникова о ядах, убивающих организм, будучи развита в общебиологическом масштабе, составляет основание для теоризации о возможности достичь бессмертия. Организм - одноклеточный ли многоклеточный, безразлично - всегда выделяет вещества вредные и даже губительные для него самого. Углекислота, аммиак и другие соединения, накопляясь в сфере обмена веществ, нарушают нормальное течение реакции распада белка протоплазмы, вызывая обратную реакцию. Если реакция распада белка составляет химическую сущность жизни, то обратная реакция, естественно, должна составлять сущность явления, противоположного жизни. Отсюда понятно, какие результаты будет иметь реакция - процесс, направленный не в сторону жизни, но против неё. Наступление химического равновесия и обусловит смерть. Отсюда вытекает, что чем сложнее организация, тем более подвержено существо процессу старения, потому что тем больше накопляется ядовитых веществ в сфере реакции и тем меньше их освобождается наружу. Одноклеточные существа лишены громоздкости организации, и ядам у них негде накопляться, потому их бессмертие, с биологической точки зрения, вполне понятно. Если бы состарившейся организм можно было очистить от всего старческого элемента или перевить жизнь на новый субстрат, то проблема бессмертия была бы решена. Воспроизведение, собственно, и является своего рода перевивкой жизни на новый субстрат, однако, при этом индивидуальная жизнь не сохраняется. Для цивилизованного же человечества ценна личность, а потому и проблему бессмертия надлежит рассматривать, как проблему личного бессмертия. Бессмертие было бы достигнуто и тогда, если бы течение реакции распада белка, обращенное в обратную сторону перевесом ядовитых веществ, можно было бы тем или иным путем заставить вновь обратиться и течь снова в сторону деструкции белка. Анри Бергсон считает это неосуществимой химерой, ибо он, как философ, далекий от практической концепции, считает тесно связанными вопрос обратимости жизненного процесса с вопросом необратимости времени. Профессор Завьялов в таком понимании видит глубокую ошибку. Он считает, что направление течения времени зависит от субъективной психологии времени. Если бы жизненный процесс можно было бы заставить протекать от старости к молодости, то и философема необратимости времени, по его мнению, была бы без труда опровергнута». Жизненный процесс представляется обратимым не только теоретически, если исходить из химических посылок, но оказывается, в действительности обратимым и морфологически. В этом особенно убеждают замечательные опыты Жака Леба над полипами партеногенетически[9] развивающимися яйцами морских ежей. Поразительный пример обратного развития, или инволюции, представляет жаберная крышка асцидии. Клетки этой крышки, дифференцируясь, образуют подобие эмбрионального зачатка, развивающегося затем вполне нормально в новую асцидию. Едва ли может быть сомнение в том, что прав Е.Шульц, который в инволюции видит своего рода процесс омоложения. Обратимость жизненного процесса может быть экспериментально доказана не только для асцидий и других низко организованных существ, но даже и для человека. Германский профессор Штейнах производил кастрированным раненым пересадку семенников, после чего появлялась растительность и прежняя психика. Таким образом, можно считать, что факт обратимости жизненного процесса экспериментально доказан и тем самым философема необратимости времени в том виде, как её понимает Анри Вергосон, - опровергнута. Быть может, многим покажется ненаучным или, просто, излишним тот логический прием, который употребил Анри Бергсон для доказательства необратимости жизненного процесса и который связывает столь далекие друг от друга данные эксперимента и априорные построения. В самом деле, ведь, если бы процесс жизни и потек в обратную сторону, химически и морфологически, то во времени он всё-таки протекал бы от прошлого через настоящее к будущему. В этом смысле аргументация Анри Бергсона лишена какого либо веса. И мы остановились на этом признании несвязуемости проблемы обратимости жизни с проблемой течения времени в одну строго определенную сторону, если бы не наличие одного обстоятельства, о котором нам придется ещё говорить в дальнейшем. Мы уже упоминали о том, что понятие о естественном конце жизни живых существ, стремящихся к жизни, но приходящих к смерти, есть своего рода contradictio in adjecto. Теперь нам понятно это кажущееся противоречие между стремлением к жизни и явлениями так называемой естественной смерти. Живые существа в погоне за наилучшей жизнью создают такие морфолого-физиологические условия и приспособления, которые могут становиться - и на самом деле становятся - в противоречие друг к другу, вызывая те дисгармонии организации, которые и губят живых существ. Борьба с этим печальным последствием органической эволюции не только возможна теоретически, но и практически оказалось выполнимым в этом направлении многое такое, о чём не так давно не приходилось даже мечтать. Так как бессмертие потенциально присуще плазме в условиях жизнедеятельности, то, естественно, что живые существа бессознательно ощущают («создают») возможность бессмертия. Впервые это и проявляется в том чувстве, несомненность которого очевидна для всякого, наблюдавшего за поведением живых существ при приближении опасности - особенно, смертельной, и которое называется страхом смерти. Правда многие отрицают реальность этого страха. Так, Мечников полагает, что наступает для каждого человека возраст, когда смерть не только не страшна, но наоборот - желательна. Л.Толстой, находит, что страха смерти не существует вовсе, и что люди боятся не смерти, как таковой, т. е. небытия, но лишь последних мгновений жизни; если бы можно было устранить эти мгновения, то и страха смерти не существовало бы. Как Мечников, так и Л.Толстой впадают в ошибку. Наступление возраста, в котором смерть становится желательной - не доказано; боязнь последних мгновений жизни, а не смерти, как небытия, можно и защищать и отвергать с одинаковым успехом. Бессмертие половых элементов и простейших, а также возможность борьбы со смертью стоят в противоречии со взглядами Мечникова и Толстого и постулируют необходимость страха смерти. Этот страх может быть назван стремлением к бессмертию, которое опять-таки есть не что иное, как продолженный момент стремления жизни вообще. Таково психологическое содержание основных физиологических функций живых существ. Как развиваются из него элементы высшей психической деятельности, и в каком отношении стоит оно к явлениям неорганической природы - рассмотрено будет в следующей главе.
©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|